Самое мощное оружие нашего времени. 
Обновление нарративов и пропагандистских клише, созданных в прошлые эпохи, иногда можно с удивлением наблюдать в современной информационной войне, перед лицом агрессии в Украине – пишет проф. Henryk GŁĘBOCKI
.Как и тогда, 160 лет назад, речь, по сути, идет о тех же целях. На кону стояло и остается не только представление своих аргументов в мировых центрах, но и то, будет ли общественное мнение Запада, поддерживающее право национальной свободы во имя провозглашенных ценностей, оказывать давление на собственные правительства по оказанию конкретной помощи жителям Междуморья. .
Создание имиджа Польши, поляков и польского вопроса Россией еще ожидает монографического подхода с анализом источников. Закрытые русские архивы этому не способствуют. Кроме того, 200 лет спустя списки редакторов иностранной прессы на Западе, субсидируемые российскими посольствами, все еще не доступны исследователям (как я сам имел возможность убедиться в архивах в Москве). Чтобы понять повторяемость и непрерывность явлений, вызванных информационной войной в прошлом, стоит обратить внимание на период Январского восстания, годовщину которого мы отмечаем.
Сначала после взрыва восстания придерживались проверенных методов пропаганды, разработанных после 1830 г. Они базировались на сети дипломатических учреждений и вызвали соответствующее отношение европейской прессы с помощью наемных журналистов. Главную роль по-прежнему играло Министерство иностранных дел, Третье отделение ЕИВ, т.е. тайная полиция, Министерство внутренних дел, которое контролировало внутренний рынок российской прессы с помощью цензурного аппарата, а особенно Тайная канцелярия наместничества Королевства Польского, ответственная за большинство мер по эмиграции и польских земель других разделов.
Пропагандистская деятельность в эту эпоху все еще была связана со шпионажем или дезинтеграционными операциями против эмиграции и Тайного польского государства. Самым известным примером была деятельность Юлиана Балашевича, единственного так хорошо исследованного историками, имитировавшего графа Альберта Потоцкого иногда, к сожалению, удачно.
Традиционный способ перепечатки из российской прессы или покупки пера и его владельца среди иностранных журналистов на этот раз оказались неэффективными. Так же и поддержание официально согласованной интерпретации, подстроенной под политику союза России с Францией, о восстании как социальной и космополитической революции. Польша, о которой молился сам Папа, в русском толковании должна была быть обманута революционерами, угрожавшими всему общественному строю не только России, но и Европы. Поляков представляли как орудие коварной агитации революционеров, использовавших патриотизм и католический фанатизм. На этом фоне действия русской армии подавались как наведение порядка и оказание помощи населению, защищавшемуся от террора революции – «диктатуры кинжала».
Такая интерпретация имела свое оправдание, поскольку деятельность Польского центрального агентства в Париже, возглавляемая Отелем Ламбертом и “белой” партией, пыталась снять с восстания клеймо революции. В конце концов, это было даже условием для получения реальной поддержки со стороны властей, соблюдавшей обязательства Венского конгресса 1815 г. Неудивительно, ведь сама императрица Евгения, жена Наполеона III, предупреждала св. Владислав Чарторыйского: «Будьте уверены, что мы будем поддерживать национальное дело, но никогда не революцию».
Однако донынешние центры царской пропаганды и ее тезисы быстро показали свою неэффективность перед лицом всеобщей симпатии, высказанной всеми политическими, идеологическими и общественными кругами, от Папы и легитимных монархистов, преданных католиков, через либералов, демократов и до левых революционеров, последователей социализма во главе с Карлом Марксом. Как оценил влияние официальной линии русской пропаганды председатель повстанческой дипломатии св. Владислав Чарторыйский, «все высказывания этих газет не производят здесь ни малейшего впечатления».
Первоначально такой тенденциозный образ восстания формировался преимущественно благодаря перепечаткам из российской прессы, например официального Journal de Saint Petersbourg, подчиненного Министерству иностранных дел. Это сделал, например, пресс-прототип современной «Russia Today», выходившей за границей в Бельгии, а затем во Франции, «Le Nord». Использовали также переведенные тексты газет “Русский инвалид” и “Московские ведомости”, а также варшавского “Общего дневника”. Однако все отчетливее эти тексты поддавались волне национализма, вызванной польским восстанием. Под давлением имперского шовинизма в 1863 году даже в официальных органах националистическая аргументация одержала верх над революционной аргументацией. Кроме газеты «Московские ведомости» Михаила Каткова (соответствие современного Владимира Соловьева), который своей крайне анти польской риторикой стал диктатором российского общественного мнения и с которым считались царские сановники, новым центром этой деятельности стал «Русский инвалид» («Русский инвалид»). Это был официальный орган военного министра, ярого сторонника либеральной, националистической модернизации империи. Упоминавшаяся здесь модель — пресс кампании Наполеона III и Камилло Кавура по объединению Италии. Именно здесь с весны 1863 г. звучали важнейшие лозунги и аргументы, составлявшие главную линию трактовки конфликта с поляками. Как оказалось, именно этот нарратив можно было бы гораздо лучше подстроить под разные категории аудитории на Западе.
Лето 1863 г. стало пиком опасений, что дипломатическое вмешательство сверхдержав в защиту поляков перерастет в открытую войну с Западом. Среди аппарата управления империи было распространено убеждение, что такой конфликт может окончиться как проигранная Крымская война. Царица, прощаясь с генералом Михаилом Муравьевым, которого высылали подавлять восстание в Литве и уже тогда прозвали «Вешатель», со страхом спрашивала, удастся ли спасти хотя бы часть из т.н. Западной страны, ведь Королевство Польское она считала уже утраченным. В этой ситуации ключевое значение имело влияние на западное общественное мнение, чтобы ослабить его давление с целью вмешательства в защиту поляков. В то время, по инициативе самого военного министра Димитрия Милютина, в июне 1863 г. было предложено сделать новейшие центры пропаганды, независящие от неэффективных официальных учреждений. Милютин уже сплотил вокруг своей газеты талантливых колумнистов, используя инновационную риторику, более убедительную для либеральных читателей на Западе. Здесь приводились аргументы о роли России в схватке с поляками как силы прогресса, борющейся со, феодальной анархией шляхты. Впервые в таком масштабе была использована этническая аргументация, которая доказывает, что поляки, ссылаясь на свои национальные права и демократические лозунги перед Европой, сами угнетают этнически чужой «русский» народ в Западной стране. Литовские, белорусские и украинские крестьяне, которые рассматривались как часть “русского мира” (этот термин был популяризирован в ту эпоху), якобы были взяты под опеку царского правительства, внедряя избирательную реформу с 1861 года.
Милютин лично представил царю свою инициативу, предлагая публиковать в Западной Европе как уникальные статьи на местных языках, так и переводы с российской прессы. Особый упор предлагалось сделать на распространении собственной точки зрения на тему национально-исторических отношений в Западной стране и демонстрации угнетения «русского» народа польской шляхтой. Для успеха этой инициативы участие в ней российского правительства должно оставаться в тайне.
Практическим эффектом этой идеи стало издание ряда статей и отдельных брошюр на английском и французском языках. Однако своей задачи они не выполнили. Поэтому в июле 1863 г. в том же окружении военного министра появился еще один проект барона Кёне, работавшего в Эрмитаже. Предлагалось создать в Европе сеть из 20 тайных “безопасных и умелых агентов” под руководством секретной пресс-службы, организованной редакцией газеты военного министра “Русский инвалид”. Целью было подготовить корреспонденцию для иностранных газет, чтобы повлиять на больше прессовых изданий всех оттенков – консервативных, либеральных, католических и даже демократических. Эффективность этой спецоперации скрывалась даже от официальных институций, которые до сих пор отвечали за царскую пропаганду. Даже иностранные корреспонденты не могли подозревать, что главным инициатором было российское правительство.
Обнадеживающие результаты этой кампании побуждали еще к одной инициативе, которая реализуется уже много лет. Это было издание и распространение литографированной открытки на французском, английском и немецком языках – «Correspondance Russe». Эта еженедельная новостная служба должна была представить реальные факты в свете российской интерпретации, охватив до 80 ключевых европейских журналов. Эту инициативу можно рассматривать как ответ на подобную польскую корреспонденцию, направленную в виде бюллетеней о повстанческих боях и «московском варварстве».
В “Correspondance Russe” использовали проверенный метод смешения правдивых и вымышленных фактов. Это оказалось очень эффективным. Если сначала лишь семь германских периодических изданий публиковали эти отчеты, то к концу 1864 года их было уже 41. Особых успехов было достигнуто в Италии, где, как говорится, удалось добиться влияния на органы всех основных партий. Отчеты Correspondence Russe также поступали в журналы во Франции и Англии (18), включая многие крупные периодические издания. Секретность редактирования этого бюллетеня была настолько суровой, что в России оставался только один экземпляр.
Пропагандистская кампания, которая одновременно велась внутри России, должна была сформировать поддержку репрессивной политики властей. Как упоминал военный министр Милютин, это также служило внешней политике, убеждая западные государства, что в случае конфликта нельзя рассчитывать на начало беспорядков в России. Главной целью внешней кампании было ослабить поддержку повстанцев со стороны европейского общественного мнения и давление на правительства по поводу возможной интервенции. Поэтому использованная здесь аргументация была адаптирована к разным категориям читателей. Таким образом, в адрес официальных, консервативных и католических кругов комплекс обвинений в адрес польского национально-освободительного движения все еще использовался как угроза социального потрясения – «гидра революции». Параллельной нитью, связанной с либеральными или даже демократическими ценностями, было представление польского восстания как феодально-клерикального бунта. Факты, доказывающие, что восстание началось с манифеста Национального правительства под демократическими лозунгами, не имели значения под влиянием просветительского стереотипа «польской анархии». Польское восстание нужно было подавить ради прогресса и победы разума в Восточной Европе над шляхетской олигархией и католическими предрассудками. Такая аргументация была направлена, прежде всего, на либеральную и демократическую мысль. Особенно после выборов во Франции, ставших победными для либеральной оппозиции летом 1863 г. и для финансовых кругов лондонского Сити, заинтересованных в торговом сотрудничестве с Россией. Для протестантского общественного мнения в Англии упоминалось антикатолическое возмущение, сравнивая польское дело с ирландским вопросом. Добавим, что на Темзе, несмотря на геополитическое соперничество с Россией в Азии, в составе т.н. «Большой игры», начиная с 1840-х годов, существовала сильная тенденция согласования экономических интересов с Россией. Такие настроения были навеяны философией утилитаризма Джереми Бентама, т.н. «Манчестерской школы» и демократического чартизма, которые относились к традиции дворянства. Отсюда возникла идея «мира через торговлю», которая оправдывала политику в отношении большевистской России Ллойда Джорджа, готового в 1920 г. заплатить Ленину и Троцкому за мир Восточной Европой. Публикации, адресованные иностранным государствам, корнями уходили проверенные и установленные еще с 18 в. модели. Использовался негативный стереотип польского национального характера, детерминированный в политической сфере традицией анархии и олигархии, что делало невозможным существование самостоятельного государства.
Все чаще, однако, отмечался тезис о том, что восстание было бунтом польской шляхты против перспективы освобождения крестьян царизмом. С этой целью были предприняты попытки ввести ряд аргументов относительно этнического и классового разделения в разделенных землях. Здесь, как утверждалось, российские власти якобы защищали крестьянское население от «польских плантаторов», сравниваемых непосредственно со взбунтовавшимися рабовладельцами в США. Конечно, эквивалентом Авраама Линкольна и его прокламации об эмансипации, которая вступила в силу с января 1863 года и предоставляла свободу рабам на территориях, оккупированных Конфедерацией, должен был быть Александр II, который освободил крестьян в 1861 и 1863 годах в западных странах. Сами литовско-русские провинции сравнивались с Британской Индией, где недавно было жестоко подавлено восстание сипаев.
Таким образом, это был образ универсальной борьбы сил прогресса, представленных в Восточной Европе молодой, народной Россией, «страной будущего», с призраком «реакции» шляхетской и католической Польши, «страна прошлого». Такая аргументация привела к выводу, что истинной причиной вооруженного восстания была перспектива освобождения крестьян из-под власти польской шляхты и ухода из-под польского господства «русского» населения западных губерний. Истинной целью восстановления Республики путем восстания было не освобождение жителей ее земель, политического сообщества будущей республики, а сохранение национального и социального гнета над населением Западной России.
На этом фоне увлекательным примером эффективности новой полосы русской пропаганды стала Америка во время гражданской войны. Ранее, во время Крымской войны, именно здесь царская пропаганда и дипломатический аппарат испытывали новые методы убеждения в едином в то время демократическом обществе. Метод субсидирования редакторов и журналистов также широко использовался в Новом мире. В 1863 году были восстановлены эффективные геополитические аргументы против симпатии американцев к польскому делу и отвращения к царскому самодержавию. Демократические США и автократическая Россия, несмотря на совершенно разные политические системы, вновь были представлены как естественные геополитические союзники, хотя и в противоположных полушариях. Ведь у них были общие противники, посягавшие на их влияния: Великобритания и Франция. Оба эти государства одновременно поддерживали польских повстанцев и конфедератов с Юга. Кроме того, в то время Франция действовала в Мексике. Однако теперь, в 1863 г., геополитическую аргументацию, так напоминавшую тезисы тогдашних т.н. реалистов, дополнявших параллели между освобождением рабов в Соединенных Штатах и эмансипацией крепостных, или между президентом Линкольном и Александром II, царем-эмансипатором. Это позволило доказать общность не только геополитических интересов, но и ценностей, которые исповедовали обе страны с такими разными политическими системами, а также общность их глобальной миссии – Manifest Destiny.
1863 год принес в Европе последнюю волну солидарности с поляками, сражавшимися против царской империи. Крах восстания и геополитические изменения на карте Европы в результате поражения Франции в войне с Пруссией 1871 г. и объединение Германии вскоре изменили настроение общественного мнения. С тех пор волны русофобии возникали только в Великобритании в условиях русской экспансии на Балканах и в Средней Азии. Отражение этого процесса находим в художественной литературе, которая часто была, по девизу Стендаля, «как ходящее по дороге зеркало». Благодаря растущему потенциалу, Россия становилась желанным политическим и экономическим партнером. Польша же постепенно исчезала из воображения европейцев.
Такая символическая судьба постигла персонажа капитана Немо в известном романе Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой», который писался с 1866 г. и выходил эпизодами с 1869 г. Сначала капитан “Наутилуса” был польским аристократом, январским повстанцем, и должен был мстить русскому флоту. В письмах к издателю Верн защищал «изначальную идею книги» так: «Вот польский шляхтич, чьи дочери были изнасилованы, его жена убита топором, отец умер под кнутом; Поляк, друзья которого погибают в Сибири и чья нация исчезает из Европы под тиранией россиян! Если этот человек не имеет права топить российские фрегаты, там, где застанет, то месть – ничто большее, чем пустое слово. В этой ситуации я бы тоже их топил, и без угрызений совести», — убеждал он осторожное предприятие, близкое к сегодняшнему изданию «Russlandversteher». В условиях поиска Францией в России не только легендарных восточных рынков, но и возобновления сотрудничества, под давлением издателя Пьера-Жюля Гетцеля, от которого писатель зависел из-за контракта, он был вынужден изменить идентичность героя. Таким образом, капитан Немо в конце концов стал, также в многочисленных экранизациях, индийским принцем, мстящим британскому Королевскому флоту за восстание сипаев, подавленное в Индии в 1857-1859 годах.
На волне формировавшегося в 80-90-х гг. Франко-русского «сердечного согласия» интеллектуальные и литературные салоны открылись содержанию русской культуры. Таким путем начали поступать изображения поляков, подготовленные еще во время Январского восстания для внутренних нужд России. Здесь, начиная с весны 1863 г., доминировал возрожденный и глубоко укоренившийся в русском сознании антипольский стереотип с чертами сарматской анархии. На Западе он мог встретить такие же старые, похожие изображения эпохи Просвещения. В России они были дополнены (благодаря достижениям диалектики Каткова) чертой вдохновленного поляками «польского сговора», за которой стояли также российские нигилисты-террористы. Это способствовало формированию негативных представлений о поляках в т.н. антинигилистической литературе, тезисы о которой можно найти, например, в романах Федора Достоевского. В этом течении литературы одной из главных тем была «польская интрига» с использованием фиксированного набора реквизитов: красивая и коварная польская женщина, лицемерие польских лозунгов свободы, иезуитская пропаганда и русские герои, представляющие благородную наивность на этом зловещем фоне. И даже взятые один в один из «Парижских тайн» Эжена Сю изображения ячейки этого польского заговора в таинственных лабиринтах подземелья и улиц старой Варшавы.
***
Все эти пропагандистские аргументы вписывались в древнюю, созданную с XVIII века по заказу Петербурга, традицию оправданий господства на землях Первой польской республики. Это оказало значительное влияние на размещение не только Польши, но и других народов Восточной Европы на так называемых «ментальных картах» элит и общественного мнения Запада и Америки. Последствия этого процесса можно наблюдать в течение следующих этапов геополитической реконструкции нашего региона – в 1944-1945, 1989-1991 годах, в период тесного сотрудничества Германии и Франции с путинской Россией до 2014 г. или в эру недавней американо-российской перезагрузки.
.Обновление подобных нарративов и пропагандистских клише, созданных в, казалось бы, в столь далекие эпохи, порой можно с удивлением наблюдать в условиях современной информационной войны, перед лицом агрессии в Украине. Как и тогда, 160 лет назад, речь, по сути, идет о тех же целях. На кону стояло и остается не только оказание своих аргументов в мировых центрах, но и то, будет ли общественное мнение Запада, поддерживая право наций на свободу во имя провозглашенных ценностей, оказывать давление на собственные правительства с целью оказания конкретной помощи жителям Междуморья.
Henryk Głębocki
